Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА] - Эмиль Офин

Кто-то хихикнул и сказал:

— Да он сам, видно, Чехова сроду не читал. Нашел, у кого спрашивать.

Пассажиры рассмеялись.

Иван Авдеевич как ошпаренный, выскочил на панель. Он не доехал целых две остановки, но в следующий троллейбус не сел. Сняв шляпу, чтобы остудить вспотевшую голову, быстро зашагал по вечернему городу, поминутно оглядываясь, словно желая убедиться, что за ним никто не гонится.

Придя домой, Иван Авдеевич, не снимая пальто, быстро подошел к нужной полке, но вдруг его протянутая рука беспомощно повисла в воздухе: двадцать томов полного собрания сочинений Чехова глядели на него золотыми корешками переплетов. «Двадцать томов! Как найти рассказ, не зная его названия? Да… Но как они смеялись…» Он взволнованно потер руки. «Стой… Позвоню Семену Лукичу. Все же он руководитель большого промкомбината, образованный человек…

Иван Авдеевич быстро вышел в коридор и снял телефонную трубку:

— Лизавета Игнатьевна? Простите великодушно, Иван Авдеевич беспокоит. Да-да, его. Что? Пулька? Ничего, мне на одну минуту. Семен Лукич? Слушай, ты не читал у Чехова про чиновника, который не знал, где восклицательный знак поставить? Читал? А как этот рассказ называется? Не помнишь? Эко, право, беспамятный какой…

Иван Авдеевич разочарованно положил трубку, но вдруг его осенила новая мысль. Он набрал другой номер.

— Володя? Это я, дядя твой, Иван Авдеевич. А где отец с матерью? Что? В театр ушли? Вот и хорошо. Я ведь к тебе звоню. Скажи, Володя, ты Чехова проходил? Что? Не проходил, а читать любишь? Вот и хорошо! А про чиновника и про восклицательный знак читал? А как этот рассказ называется? Что? Так и называется «Восклицательный знак»? Ну, спасибо тебе. Молодец, право!

Иван Авдеевич вернулся в комнату, бросил пальто на стул и взялся за книги.

На паркет скользнул ярлычок с номером браковщицы — Иван Авдеевич не обратил внимания. Страницы пахли типографской краской и еще запахом, какой обычно стоит в нежилых, заброшенных помещениях. Вот он, этот рассказ-Мгла за окном постепенно стала сиреневой, потом бледно-серой, а Иван Авдеевич все сидел, согнувшись над книгой. Давно уже был прочитан «Восклицательный знак», а он все читал и читал. Когда же, наконец, первый луч солнца узкой полоской лег на сукно стола, Иван Авдеевич погасил настольную лампу и, распрямив усталое тело, зябко потер руки.

Он читал всю ночь, а не прочел и одного тома.

Полоска света перешла со стола на стену и стала шире, вспыхнув разноцветными корешками бесчисленных переплетов. Иван Авдеевич оглядел свою комнату, словно увидел ее впервые. Почему-то вспомнился вчерашний студент в троллейбусе.

— У меня вагон книг, — сказал вслух Иван Авдеевич, Его привычный к вычислениям ум деятельно заработал. Он раскрыл свой каталог и придвинул счеты. Тонкие сухие пальцы правой руки стремительно взлетали, щелкая костяшками. Через несколько минут он взял карандаш и записал итог на полях каталога. Цифры никогда не обманывали Ивана Авдеевича, и теперь они говорили, что если он проживет еще пятнадцать лет (это самое большое, на что он мог рассчитывать) и в течение этого срока не будет ни работать, ни ходить к знакомым и спать только шесть часов в сутки, то даже и тогда он сможет прочесть всего лишь девяносто целых и четыре десятых процента всех имеющихся у него книг…

И впервые за всю долгую жизнь Ивану Авдеевичу пришел на ум простой вопрос: «Для чего люди пишут книги?» Он подошел к зеркалу: дряблые, морщинистые щеки, совсем седой клинышек жидкой бородки, узкие опущенные плечи — жизнь проходит. А что он успел в этой жизни? Почему не женился вторично? Почему племянники называют его не просто «дядя Ваня», а «дядя Иван Авдеевич»? Иван Авдеевич задумался еще глубже. Где его друзья? Их нет, кроме разве Семена Лукича, к которому он почти ежевечерне заходит на пульку. Иван Авдеевич поморщился — он вспомнил, что в столовой у директора промкомбината стоит горка, наполненная хрусталем, а сами они всю жизнь пьют чай из пятикопеечных кривобоких стаканов.

Иван Авдеевич поежился. Болела голова, дрожали колени — сказывалась проведенная без сна ночь. Он сел на диван; книги сплошными разноцветными стенами окружали его со всех сторон.

«Коля Голубев? Кто это? Ах, да, сын столяра. Почему я не дал тогда ему «Войну и мир»? Это было лет пять назад, да, лет пятнадцать эта книга стояла на полке, до того как Коля ее попросил… Для чего Толстой написал такую огромную книгу? О чем там? Ведь я же ее когда-то проходил…» Иван Авдеевич горько усмехнулся — именно проходил, а не читал. Перед его глазами пронеслись картины далекого-далекого детства. Он вспомнил гимназистку Вареньку, стройную и гибкую, в коричневых чулках и белой пелеринке; он любил ее так, как только может любить пятнадцатилетний подросток, но она предпочитала встречаться с двоечником Митькой Блиновым, сыном адвоката. «Он очень умный, — объясняла Варенька своим знакомым. — Если б вы видели, сколько у них книг в комнатах!»

Отец Ивана Авдеевича, мелкий чиновник, пьяница, никогда ничего не читал, кроме «Биржевых ведомостей», и сыну давал деньги — да и то с бранью — только на необходимые учебники. Мальчик начал всеми правдами и неправдами копить гроши.

Но книги в красивых переплетах — а он думал, только такие могут привлечь Вареньку, — стоили дорого, и за год ему удалось собрать только восемь книг.

Со временем Варенька была забыта, но привычка покупать толстые книги в красивых переплетах осталась. Постепенно она превратилась в непреодолимую страсть. Из своего серого, безрадостного детства Иван Авдеезич вынес только два чувства: ненависть к вину и пьяницам и страсть к приобретению книг в красивых переплетах, которых он почти никогда не читал.

— Вот, Иван Авдеевич, расчет зарплаты за вторую половину мая.

Девушка положила на стол пачку ведомостей, повернулась и пошла к своему месту.

Иван Авдеевич посмотрел ей вслед и подумал вдруг, что он не знает об этой девушке ничего, кроме того, что ее фамилия Прохорова и что она комсомолка, потому что на кофточке — значок. Интересно, сколько она успела прочесть книг за свою короткую жизнь и какие это были книги?

Он вдруг вспомнил, что часто видел ее во время перерыва читающей в сквере, разбитом на заводском дворе, иногда встречал на улице, тоже с книгой в руке; но то были книги в старых простых переплетах, и они не привлекали его внимания… Совсем недавно он принял в отдел нового бухгалтера; пришлось несколько раз давать объявления по радио, А ведь, может быть, эта же Прохорова вполне справилась бы?

Впервые Иван Авдеевич, сам того не замечая, смутно почувствовал какую-то связь между чтением книг и способностью человека лучше работать. Он вздохнул и взялся за ведомости. Ему попалась на глаза знакомая фамилия.

«Николай Голубев… Прошло уже пять лет, как он окончил десятилетку. Достал ли он тогда «Войну и мир»? Наверно, достал… Почему ему причитается такая крупная сумма? Нет, расчетчица не ошиблась, он из месяца в месяц получает такую зарплату. А почему? Читает ли он и сейчас книги?»

Иван Авдеевич убрал ведомости в стол, взял шляпу и вышел во двор.

Заводская поливочная машина медленно шла, урча мотором, асфальт за ней становился черным и блестящим. В безлюдном скверике зеленели деревья, на их еще по-весеннему кудрявой листве дрожали крупные капли воды.

Иван Авдеевич в точности знал, сколько стоила посадка каждого дерева, стоимость широких, удобных скамеек, фонтана и клумб. Он вспомнил, что, когда эти липы посадили, они были совсем маленькими, а теперь это уже большие, крепкие деревья. Сколько же прошло лет, почему они не захирели? Почему на этом месте, где когда-то была свалка железного лома и в воздухе носилась ржавая пыль, теперь цветут прекрасные цветы? Почему они не вянут? Вероятно, люди, ухаживающие за ними, читают книги. Может быть, то же «Цветоводство» Киселева, о котором студент в троллейбусе сказал: «Там вагон интересных сведений».

Огромный цех встретил Ивана Авдеевича сдержанным ритмическим гулом и скрежетом металла.

Медленно шагая между стройными рядами станков, Иван Авдеевич думал: «Настоящая жизнь — здесь, а цифры в моих ведомостях и сводках — это только ее отражение». У станка с маленьким красным флажком он остановился. Резец двигался в обе стороны вдоль детали с такой скоростью, что за ним невозможно было уследить, и если бы не стружка, бьющая словно струя воды из шланга, можно было бы подумать, что деталь неподвижна.

Николай Голубев стоял, слегка склонившись над суппортом, и в точных, скупых движениях его тонких перепачканных пальцев чувствовалось знание и уверенность мастера.

Рядом лежал чертеж. Иван Авдеевич заглянул в него, там были какие-то фигуры и много цифр. Но эти цифры ничего ему не сказали. Он снова посмотрел на токаря, на его чуть сощуренные глаза и подумал: «Интересно, сколько же ему пришлось прочесть книг, прежде чемон научился так работать?»